Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]
— Столовая откроется только в четыре утра, для ночной смены. Угощайтесь.
Горшков невольно улыбнулся.
— Я же еще не заработал. А если не справлюсь? Лейтенант развел руками.
— Теряю на этом банку кабачков, большое дело! Давайте знакомиться. Я — Примак, Борис Григорьевич, начальник здешнего комбината. Да вы ешьте, не стесняйтесь. Поспите пока эту ночь здесь, на диване… Так как же с прицепами?
— Товарищ Примак, вы знаете товарную станцию, где задержал меня комендантский патруль?
— Еще бы не знать, она у меня в печенках сидит! Оттуда мы отправляем боеприпасы.
— Через эту станцию проходят эшелоны с побитой техникой. Я видел там тягачи, автомобили. Их везут для переплавки на металлургический завод, так?
— Так… — ответил лейтенант и в нетерпении приподнялся с места. Рука его потянулась к телефону. — Но вам, Горшков, отдохнуть бы, наверно, надо, а?
Горшков налил из графина воды, отпил глоток и вытер ладонью губы. Потом достал кисет. Примак оторвал уголок газеты и тоже взял щепотку самосада. Он вгляделся в бледное лицо Горшкова, поймал грустный взгляд его карих глаз.
— Послушайте, товарищ Горшков, как же это с вами… ну… в дороге? Очень не похоже на вас, чтобы вы это… э…
Горшков хотел что-то сказать, но только шевельнул губами. Вынул из кармана письмо, положил на стол и отвернулся. Примак прочел. Снял очки и начал их для него-то протирать, долго и старательно.
— Располагайтесь на диване. Я схожу за шинелькой.
Когда Примак вернулся в кабинет, Горшков лежал, опустив растрепанную голову на валик дивана.
«Фуражку где-то потерял, — подумал Примак. Развернул шинель и прикрыл спящего. — Большое дело — фуражка! Выдадим новую. Коновалов говорит, он стоит десяти машин. Посмотрим…»
9
У глухого забора в глубине двора на подложенных под оси деревянных колобашках стояли четыре грузовика. Солнце тускло отражалось в покрытых пылью стеклах кабин, искорки утренней росы поблескивали на крыльях и кузовах. По виду это были обычные машины — ставь колеса, клади груз и поезжай, — но по слепым, без стекол и рефлекторов, фарам, по глубоко осевшим в землю колобашкам безошибочно угадывалось, что стоят эти машины давно и, наверно, так и будут стоять, пока не придет время отвезти их на свалку.
Горшков поднял взвизгнувший шарнирами капот одной машины. Словно рот дряхлого старика, открылось темное пустое нутро автомобиля: как одинокие зубы, торчали из рамы поржавевшие кронштейны двигателя. С переднего щитка свисали тросики и тяги карбюратора, карданный вал был подвязан веревкой к рулевой колонке.
Горшков опустил капот и перешел к соседнему автомобилю.
— Не тревожь его, товарищ. И там такая же петрушка, елки-палки. — Рядом стоял Сережа, шофер Примака. Сиреневая майка свободно болталась на его острых плечах, курносое мальчишеское лицо было заспанное, светлые волосы свалялись. В руке он держал мыло и вафельное полотенце. — А я слышу, ровно кто-то ходит. А это ты. Аида умываться!
Горшков посмотрел на свои руки и начал закатывать рукава комбинезона.
Они подошли к висящему на стене гаража резиновому шлангу, скрученному в кольца. Сережа открыл кран и подал Горшкову мыло, а сам принялся стаскивать майку. Горшков тоже разделся до пояса и долго мылся, ежась и фыркая под струей холодной воды. Потом провел ладонью по своей заросшей щеке, неуверенно посмотрел на Сережу.
— Бритва имеется, — солидно сказал Сережа. — Только я еще не умею направлять. А брусок припас. Пойдем…
В просторном полутемном боксе дремала на смотровой яме эмка. В дальнем углу была устроена фанерная конторка, солнечный свет, пробиваясь через ее застекленные переборки, светлыми клетками ложился на цементный пол пустого гаража. Ходики на стене показывали двадцать минут седьмого.
— А где грузовики? — спросил Горшков.
— В расходе. Все работают. Сюда заходят только, если что изломается.
— И тогда шоферы снимают нужные им детали с тех машин, что у забора.
— Ага, — кивнул Сережа. — Да уже все поснимали. — Он помолчал и посмотрел на Горшкова. — У нас механиком работать станешь?
Тот не ответил. Они вошли за стеклянную перегородку. У окна стоял стол с телефоном, вдоль стены — топчан, покрытый суконным солдатским одеялом, вместо стульев — старые автомобильные сиденья. В углу на тумбочке постукивал крышкой электрический чайник. Сережа достал жестяную кружку, новенькую бритву и брусок.
— Значит, ты здесь и живешь, Сережа? А по ночам Примак тебя вызывает?
— Ага. Он такой. Вот увидишь, случится — и тебе покою не даст.
Рука Горшкова уверенно шаркала бритвой по бруску; Сережа машинально следил за нею, лицо его выражало озабоченность.
— Понимаешь, третью неделю газ душит. Особенно на ходу, в кузове не продохнуть, глаза ест. Лейтенайт ругается, а я уже все испробовал-не помогает. — Он с надеждой посмотрел на Горшкова. — Я еще вчера загадал тебя спросить… На малых работает, как часы, а обороты дашь, захлебываться начинает и бензину жрёт — не напасёшься, елки-палки…
— Сними карбюратор, принеси сюда.
— Ты брейся! Я в один момент… — воскликнул Серёжа и выбежал из конторки.
Через несколько минут он вернулся, положил карбюратор на край стола, просительно переступил с ноги на ногу.
Горшков, глядясь в осколок зеркальца, прислоненного к чернильнице, аккуратно водил бритвой по щеке.
— Возьми малую отвертку, проверь, как закреплена заслонка на оси… Да не туда лезешь, не дроссельная, воздушная. Там есть два шурупчика, наверно, они ослабли.
Сережа перевернул карбюратор, ткнул отверткой в воздушный патрубок и поднял удивленные глаза.
— Один ослаб, а второй напрочь потерялся!
— Ну вот, — Горшков стер с бритвы мыльную пену. — Значит, заслонка болталась. На малых все было нормально, а когда ты прибавлял обороты, разрежение усиливалось и прикрывало заслонку.
— Я бы год не подумал на это, елки-палки. А ты только щеку намылил!
Сережа с таким уважением посмотрел на Горшкова, что тот невольно засмеялся.
Они позавтракали хлебом и консервами—такими же, как давеча у Примака. Сережа отдал гостю вилку, а сам ел складным ножом. Хлеб он разрезал на две части и взял себе меньшую.
— Нет. Так не пойдет, — сказал Горшков. Он обменял куски хлеба и, не заметив обиженных глаз Сережи, спросил: — Родители у тебя есть?
— Не. Мамка давно умерла, а батя на войне потерялся. Я из ФЗО убежал, на фронт пробирался. Да с поезда сняли. А Примак забрал к себе. Здесь, говорит, тоже фронт.
Горшков допил чай и встал.
— Ты металлургический завод знаешь? Там трофейной техники много?
— О! Горы навалены, километра на два.
— Туда пропуск выписывать надо?
— Не. На шихту не надо. Проходная только у самого мартеновского.
Горшков положил руку на Сережино плечо.
— Не завезешь ли меня туда? Заодно проверим на ходу, как ты починил карбюратор. Оставишь меня там, а Примаку скажешь, что я к вечеру вернусь.
— На весь день? А есть чего будешь? — Сережа полез в тумбочку, достал воблину и сухари. Заметив протестующий жест Горшкова, сказал твердо: — Иначе не повезу. И фуражку мою возьми. Там знаешь какая пылища!
10
Эту ночь, как и предыдущую, Горшков провел на диване в кабинете Примака. Они проговорили допоздна, а утром вместе отправились на шихту.
Заводская железнодорожная ветка тянулась между горами искореженного войной металла: развороченные танки с оторванными башнями, стальные швеллеры транспортных автомобилей, тупорылые «круппы», «мерседесы», «даймлеры», «оплели» с намалеванными на дверках лубочными тиграми и пантерами. Затемненное заводским дымом солнце тускло освещало это огромное кладбище техники и две мужские фигуры, шагающие по шпалам. Ветер заунывно позванивал листами ржавого железа.
— Вот эти орудийные передки, — сказал Горшков, — некоторые совершенно цель;; у каждого есть рессоры и колеса на шариковых подшипниках.
Примак удивленно пощупал рифленую поверхность шины.
— Как их до сих пор не прибрали? Ведь они совершенно целые, даже воздух не вышел,
— Здесь нет воздуха, товарищ Примак. Внутри этих шин специальный пористый состав. Их и не сняли потому, что они не подходят к советским автомобилям.
— Тогда на кой чёрт они нам? — разочарованно спросил Примак.
Горшков вынул кисет, присел на дышло тачанки и коротко объяснил:
— Два орудийных передка — это уже почти готовый двухосный прицеп. Остается только соединить их продольными балками и поставить кузов с открывающимися бортами. Неделя работы—четыре прицепа.
— Четыре прицепа… — Примак сдвинул фуражку на затылок, присел рядом с Горшковым и потянулся за махоркой. Вокруг было много орудийных передков, на некоторых виднелись начерченные углем кресты. — Вот где ты колдовал вчера весь день! — Он поглядел в грустные глаза Горшкова и добавил: — А ведь я сразу понял, что ты — голова. Пойдем, получим разрешение на вывоз передков. Раз такое дело — была не была! — пошлю Сережу за всеми четырьмя машинами. Кстати, это ты наладил ему эмку? Спасибо.
